Интерьер должен быть не модным, а совершенным!

Хуан Пабло Молино – всемирно известный декоратор, многие годы не покидающий списка Tоп-100 американского журнала «Architectural Digest». В числе реализованных проектов – интерьеры в домах Маргарет Тэтчер, Билла Клинтона и других знаменитостей. В последнее время г-н Молино регулярно приезжает в Россию, где осуществляются его масштабные замыслы. В один из визитов он дал интервью журналу «Мир искусств».

Хуан Пабло Молино занимается проектированием интерьеров свыше 50 лет

– Г-н Молино, Ваши проекты откровенно элитарны. Феномен элиты, начиная с XX века, принципиально изменился: если прежде она олицетворяла собой триаду экономического, политического и культурного потенциала, то теперь можно говорить о ее «специализации» – человек имеет средства, но не имеет достаточного культурного багажа, имеет глубокие знания и художественный вкус, но не имеет средств… Как это отражается на Вашей работе?

– Да, это новая реальность: появилось много состоятельных людей, которые создали бизнес-империи и заработали много денег в короткий период, за 15-20 лет. Не все новоиспеченные миллионеры выросли в высокообразованных семьях, их осведомлённость об искусстве сильно уступает их коммерческому чутью. Но ситуация небезнадежна. Я считаю, что это – мой шанс, моя работа – направлять клиентов, предлагать им широкий выбор возможностей, давать максимально полную информацию. Поверьте, такие люди быстро учатся.

– Дизайнер, в отличие от художника, не имеет возможности работать «в стол», его проекты должны быть реализованы сегодня. В то же время его проекты не столь долговечны, как у архитектора, в лучшем случае спустя десятилетия они останутся на фотографиях. Вам не обидно?

– По своему первому образованию я – архитектор. Я окончил архитектурный факультет Католического университета в Сантьяго, и потом – Школу изобразительных искусств (Ecole des Beaux Arts) и Школу при Лувре (Ecole du Louvre) в Париже. Немало проектов я делал с нуля и как архитектор, и как интерьерный дизайнер. Например, самый большой частный дом-дворец в Канаде.
Есть интерьеры модные, а есть – вне времени. Первые через 5-10 лет нуждаются в переделке, а вторые могут существовать столетиями. Я как раз делаю вторые. Как профессионал, я сформировался на образцах классической архитектуры: ордерная система с ее обязательными элементами, канонами и пропорциями – это моя нотная грамота, мой алфавит. Прибавьте к этому жизнь в Нью-Йорке, где уже 35 лет работает один из двух моих офисов (второй – в Париже), буквальное погружение в модернистскую архитектуру, у которой тоже многому можно научиться. Так постепенно сформировался мой стиль – микс модернизма и классики, стиль вне времени.
То, что я пытаюсь делать, имеет отношение к совершенству, а не к моде. Недавно я был в доме, который оформлял 28 лет назад. Хозяева позвали меня на консультацию: надо ли что-нибудь изменить. Я был очень тронут. Я посмотрел вокруг, подумал и понял, что менять ничего не надо, даже цвет диванных подушек.

– Архитекторы прошлого проектировали здание вместе с интерьерами – мебелью, декором, а великий зодчий Филарете, проектируя лицей, проявил чудеса так называемого «тотального» дизайна, когда было создано все – от проекта здания до шеврона на форменной одежде воспитателя… Когда Вы создаете интерьер, Вы «прислушиваетесь к зданию», изучаете его историю? Или для Вас важны объем, материал, планировочная структура и т.д.?

– К сожалению, в современной практике создание оболочки дома и интерьеров поручают разным людям. Мое образование, опыт и команда позволяют делать все в комплексе: проектировать дом, дизайн интерьеров и ландшафтный дизайн.
Мы создаем пространство в целом, среду обитания. Есть неуловимые моменты, которые трудно согласовать трем разным проектировщикам. Как на счет вида из окна? Как будет меняться пейзаж за окном утром и вечером, в разное время года? Так же важен взгляд из парка внутрь дома: ритм деревьев в парке должен соответствовать ритму колоннады и пилястр в интерьере. Все должно быть соразмерно и гармонично по пропорциям и колориту. Часто же бывает, что у вас в гостиной огромные окна, но вид заслонен кустарником или деревом, потому что никто не увязал дизайн сада с расстановкой мебели.

– В одном из Ваших интервью есть высказывание, что Вам интересна русская архитектура? А знакомы ли Вы с архитектурой русских усадеб? Если да, то что Вам нравится в ней?

– Я не просто знаком с русской архитектурой – это моя большая страсть. Когда мне было 19 лет и я учился во Франции, я на своем ситроэне доехал из Парижа до Санкт-Петербурга и Москвы, и провел здесь несколько месяцев, изучая дворцово-парковые ансамбли. Особое мое восхищение вызывает Шереметевский дворец в Кусково. Его пропорции, композиция, прекрасный парк, парковые павильоны, – все-все заслуживает наивысших похвал. Феномен русской частной архитектуры XVIII-XIX веков определяется несколькими факторами: высоким статусом и неограниченными возможностями заказчиков и энтузиазмом русских мастеров, которые часто хотели превзойти европейские образцы.
В 2017-м году журнал «Architectural Digest» пригласил меня выступить с лекцией на выставке «Арт-Москва». Собралось более 500 человек. Я рассказывал о своих связях с русской декораторской традицией.
И я всегда удивляюсь, глядя на дворцовое строительство в районе Рублевского шоссе, где у меня живут заказчики, почему русские архитекторы не конвертируют неоклассическое наследие в современные резиденции.

– В архитектуре русских усадеб, особенно тех, что мы относим к шедеврам, преобладает стиль Андреа Палладио. При этом они стали олицетворением русской культуры. Как часто бывает, что нечто, созданное на одной культурной почве, так органично вплетается в другую культуру, что воспринимается своим? У Вас есть подобные примеры из Вашей практики?

– Почти всегда то, что создано на одной почве, органично вплетается в другие культуры. Например, во Флоренции в конце XV века возникает яркое явление, которое позже назовут Ренессанс, и потом его идеи распространяются по всей Европе, находя в каждой стране собственную интерпретацию. В начале XIX века континент накрыла волна романтизма, в конце позапрошлого века художники разных стран присягнули импрессионизму.
Даже Андреа Палладио начинал с того, что получил, как сегодня бы сказали, грант на изучение античной архитектуры, и из своего родного города Виченце отправился в Рим зарисовывать античные руины. А древние римляне в свою очередь когда-то подражали домам греков и этрусков. Чтоб создать что-то новое, надо опереться на опыт предшественников. Это мое глубокое убеждение и творческий метод: я не копирую, я хочу быть вдохновленным и улучшить.
Если человечество в очередной раз озаботится строительством идеального жилья, оно все равно обернется назад, пойдет собирать кейсы.

– Нам очень приятно, что Вас привлекает творчество нашего земляка – казанца Александра Родченко, оно очень современно сегодня. Как можно объяснить загадку этого – он универсален или просто пришло его время, которое он во многом предвосхитил?

– Идеальные пропорции и организация пространства. Возможно, мы воспринимает Родченко и русский авангард ретроспективно, зная дальнейшее развитие искусства в XX веке, нынешние компьютерные визуализации, создание трехмерных пространств, но в 1910-е годы художники ничего этого не знали. Тем не менее, все линии Родченко складываются в пространство. Это как пазл, меня это гипнотизирует.

– Вы отметили как-то, что легко соединяете в интерьере французскую, к примеру, мебель XVIII века и арт-объекты того же Родченко? Как Вы достигаете того, чтобы это было не механическое смешение, а органичная среда, где вещи общаются и сообщаются между собой?

– Сейчас это умение сродни инстинкту. Но я могу сформулировать и правило: сочетаются вещи превосходного качества, в какое бы время они не были созданы. Выбирайте лучшее – и не ошибетесь.
Это как сделать хорошую вечеринку. Чтобы она удалась, совсем необязательно приглашать только родственников. Это могут быть совершенно разные люди, из разных профессиональных сфер. Но, если каждый – выдающийся специалист в своей области, им наверняка будет интересно вместе.

– Приходилось ли Вам создавать проекты восстановления исторических интерьеров? Если да, то привлекает ли Вас такая задача – «раствориться» в результате чужой деятельности, не допустить проявления творческого «я»?

– Мне часто приходится иметь дело с реставрацией и реконструкцией исторических зданий. Вначале я пытаюсь понять логику архитектора, предельно деликатно восстанавливаю исторические артефакты – мебель, двери. Но дополняю интерьеры бытовыми удобствами, необходимыми для современной комфортной жизни. В этом и состоит сложность: как интегрировать технику, не разрушив архитектурный образ? Мой собственный дом в местечке Пюи-сюр-Ван (Pouy-sur-Vannes) первоначально был крепостью XII века. Вы можете представить жизнь 900 лет назад и мой образ жизни, как это совместить?! Я оставил не заштукатуренными стены, где это возможно, восстановил опорные балки крыши, реставрировал двери. И вместе с тем, можно нажать на кнопку – и из специальной тумбы поднимется огромная плазменная панель. Удалось соблюсти баланс комфорта и истории.

– Мои друзья-дизайнеры утверждают, что профессиональный дизайнер сделает все по-своему и убедит заказчика, что это он сам так хотел. Вы согласны с таким подходом?

– Когда ко мне приходят заказчики, они уже кое-что знают: они бывали в домах, которые я оформил, видели мои книги, публикации в прессе. И Вы знаете, обычно наши вкусы совпадают. Я не припомню, чтобы кто-либо из них просил отделки из позолоченного пластика или мебель из IKEA. А некоторые разногласия устраняются в ходе обсуждений.

– Наша компания занята восстановлением 26 исторических зданий в Казани и девяти подмосковных усадеб. Каждый раз при создании научного проекта реставрации перед архитекторами возникает проблема – на какой период восстанавливать интерьер – время создания усадьбы или дома, время его расцвета, владения исторической личности и т.п.? Какой подход Вам кажется правильным?

– Есть два пути. Определить пик красоты дома или ориентироваться на важные исторические моменты. Вдруг здание было резиденцией выдающейся личности или в нем происходили встречи, повлиявшие на судьбу Европы и мира. Исторический фактор кажется мне более веским.

– Владелец нашей компании российский бизнесмен Алексей Сёмин собирает коллекцию изобразительного и прикладного искусства для восстановления исторических интерьеров в объектах культурного наследия. Никаких копий, только подлинные предметы эпохи. Как явствует из Ваших интервью, Вы – противник использования современных аналогов. Вы сами приобретаете мебель для Ваших проектов? На каких аукционах? Где реставрируете?

– Да, я предпочитаю исторические оригиналы. Семьи, для которых я проектирую дома, иногда имеют прекрасные коллекции мебели, и я с радостью использую эти кладовые. Во-вторых, я покупаю мебель и произведения искусства у антикваров. Хороших антикварных дилеров из года в год все меньше, но я застал еще время, лет 20 назад, когда можно было общаться с выдающимися знатоками. В-третьих, есть антикварные ярмарки, например, TEFAF в Маастрихте, Биеннале антикваров в Париже. Они хороши тем, что их эксперты гарантируют подлинность вещей.
Я не люблю копий, но, если у меня есть одиннадцать превосходных стульев в стиле ампир, я не против сделать копию двенадцатого. Или, если есть изумительный консольный столик, я сделаю в пару к нему копию, потому что это надо для симметричной композиции интерьера.
Я знаком и сотрудничаю с ремесленниками и реставраторами исключительного мастерства. Они могут сделать вещи, по качеству не хуже исторических прототипов. Но, конечно, мы не скрываем, что стул или консоль – это копии, не пытаемся выдавать их за оригиналы.

– В нашей компании для изучения коллекций Большого собрания изящных искусств ASG и их реставрации создано специальное научное подразделение – Международный институт антиквариата. Штат его небольшой, но это тот случай, когда при атрибуции или реставрации возникает ситуация «на два человека три мнения», то же, мы знаем, происходит в Государственном Эрмитаже. А среди Ваших работников бывают творческие разногласия? Вы поощряете это как способ отыскания истины или пресекаете? Вы – руководитель авторитарного или либерального типа?

– Что касается атрибуции произведений искусства, это очень распространённая ситуация. Некоторые люди одержимы вопросами провенанса. Есть те, кто руководствуется справочниками и химико-технологическим анализом, но я предпочитаю специалистов, у которых знания на кончиках пальцев, кто с произведениями искусства как бы общается.
Если же говорить о творческих разногласиях в моей команде, они у нас происходят довольно редко, потому что у нас обычно очень много работы, и людям просто некогда дискутировать. Как правило, я создаю концепт, а команда помогает мне разработать идею до мельчайших деталей.

– Собираете ли Вы личную коллекцию предметов искусства? Если да, то какую? Расскажите о ней.

– Я люблю искусство, живу в окружении красивых и редких вещей. Но я не могу сказать, что у меня коллекция. Я не собираю одного мастера, не гонюсь за раскрученными именами. У меня есть произведения русского авангарда, несколько работ Александра Родченко, Нины Коган, живопись и рисунки Фрэнсиса Бэкона. Скорее, я коллекционирую интерьеры. В 2015-м в издательстве Rizzoli вышла книга At Home о трех моих домах: в Париже, Нью-Йорке и Пюи-сюр-Ван. А произведения искусства являются неотъемлемой частью интерьеров.

– Нередко художники вместо подписи ставят какой-то знак – кольцо, например, или рисуют сову, кошачью мордочку и т.п., а у господина Хуана-Пабло Молино есть подобный авторский знак – каминный прибор, особая драпировка, произведение мебельного искусства – особый вид кресла...?

– Я люблю редкие финиши: лаковые панели в стиле шинуазри, оселковый мрамор, который может быть любого цвета, это как мечта натурального мрамора. Или фаянсовые сине-белые плитки, какими облицован Дворец Меншикова в Петербурге. Наверное, редкие финиши и можно считать моей визитной карточкой.
Сейчас я работаю над дизайном посуды для легендарной австрийской фарфоровой компании Augarten. И этот дизайн тоже ассоциируется со мной, с моим стилем.

– Я поняла, что Вам не близко творчество Ле Корбюзье. Между тем, нельзя отрицать справедливость его взгляда на архитектуру как интерпретацию социального устройства. В условиях массовизации культуры в жилом пространстве элементами его организации становятся не предметы, а зоны, отсюда такая популярность шкафов-купе, придуманных Корбюзье, совершенно не понятых в 1925 году. Ваша сфера – это уникальная, ценная, эксклюзивная и, соответственно, очень дорогая среда. А если бы Вы создавали массовый интерьер, что бы Вы в него привнесли?

– Я думаю, что люди заслуживают большего, чем жизнь в бетонной коробке. Если бы я проектировал массовое жилье, я бы подумал о разнообразных финишах, о цвете в интерьере, о ситуации вокруг домов – садах, парках. Я бы заложил в пространства для жизни больше опций для развития, для проявления воли жильцов, для разнообразия в будущем. И даже самые скромные дома нужно строить с учетом privacy – то есть, у каждого должно быть собственное пространство. Можно же придумать передвижные стены, меняющие конфигурацию квартир.
В молодости я выиграл конкурс проектов социального жилья, и, пока работал над ним, пришел к выводу, что 36 кв. м на человека – тот минимум, который необходим для создания гуманной среды.

Редакция "Мира искусств" благодарит за помощь в обработке
материалов интервью Людмилу ЛУНИНУ